Наталия Соколова: «Закручивание гаек может привести к тому, что «резьбу» сорвём»

Наталия Соколова заняла должность уполномоченного по правам ребёнка в Псковской области в апреле 2015 года. На этот пост её, на тот момент работавшую заместителем главы Пскова, рекомендовал Андрей Турчак, кандидатура также была согласована уполномоченным по правам детей в РФ Павлом Астаховым. «Псковская губерния» обсудила с детским омбудсменом последние трагические события и проблемы псковских детских лагерей.

На интервью Наталия Соколова опаздывает: приезжает сразу из областной больницы, где лежит ребёнок, накануне ставший жертвой педофила. «Средь бела дня увезли ребёнка с детской площадки – надо разбираться, как это могло вообще произойти…» –  на ходу объясняет она.

«Сегодня родители, которые рожают детей, реально не знают, что с ними делать»

- Наталия Викторовна, что делает детский омбудсмен в таких экстренных случаях?

– За год моей работы выстроена такая система информирования: когда что-то подобное происходит, мне сообщает следственный комитет, МЧС, здравоохранение или управление образования о том, что такая ситуация произошла. Естественно, она у меня держится в голове своеобразной «зарубкой», и потом я пытаюсь выяснить, доведено ли до конца расследование и каковы результаты. Но только в рамках своих полномочий: я не могу влезать в процесс работы следственных органов.

– Есть мнение, что тема нездорового влечения к детям в последнее время искусственно нагнетается, появился даже термин «педофильская истерия». Вам не кажется, что отдельные ограничения, которые власть продвигает под предлогом борьбы с педофилами, являются инструментом политического регулирования самых разных сфер жизни общества?

– Я не вижу здесь политики. На мой взгляд, гомофилия, педофилия – это результат развращённости, которая приходит к нам через экраны телевизоров. Мне кажется, свою роль сыграл период либеральных реформ 90-х годов, когда мы хлебнули свободы, но не знали, что с ней делать. Он привёл к тому, что сегодня родители, которые рожают детей, реально не знают, что с ними делать, не умеют решать конфликтные ситуации. Невозможно под каждого ребёнка подстелить соломку, невозможно к каждому ребёнку приставить полицейского, комиссию по делам несовершеннолетних или уполномоченного по правам ребёнка. У каждого ребёнка есть родители, которые в соответствии с Семейным кодексом несут полную ответственность за него до 18 лет.

– Насколько в этой ситуации оправданны «детские фильтры» в интернете?

– Я считаю, что ограничения должны быть, но нужно пытаться найти если не золотую середину, то какую-то грань. Ребёнку тяжело отсеивать информацию. Мы пытаемся говорить тем же самым следственным органам, чтобы проверяли негатив, который идёт в интернете: призывы к суициду, призывы уйти из дома от тех же самых родителей, призывы пересмотреть свою жизнь, слова о том, что жизнь – зло и в ней ничего не добьёшься.

– С откликнувшимися на призыв уйти из дома работаете?

– У меня есть примеры, когда дети просят, чтобы их родителей лишили родительских прав. Здесь надо смотреть, есть ли угроза жизни ребёнка, связана ли она с тем, что он сам провоцирует родителя на конфликт, на повышение голоса, либо родитель злоупотребляет спиртными напитками и не заботится о ребёнке. В случае с девочками, которые ко мне обратились и захотели уйти от родителей, имели место как раз подростковые особенности. Родители оказались к ним не готовы и вместо того, чтобы попытаться найти общий язык с детьми, начали их прессинговать. Любое негативное действие рождает противодействие: девочки начали уходить из дома, пытались как-то самоутвердиться. А родители, опять же, вместо того, чтобы прижать к себе, попытаться поговорить и сказать «Как я тебя люблю!» (даже если в этот момент ребёнка хочется притряхнуть), начали выносить сор из избы, создавать своим детям чуть ли не имиджи закоренелых преступников.

– Вы взаимодействуете с комиссией по делам несовершеннолетних в таких случаях? Её ведь воспринимают как карательную организацию…

– Я участвовала в работе комиссии по делам несовершеннолетних как в Пскове, так и в районах – мне не всё нравится. Часто мне не нравится отношение к семьям, которые приходят на заседание комиссии: там в них видят преступников. Комиссия по делам несовершеннолетних, на мой взгляд, должна быть не карательным органом, а органом, который может предупредить, подтолкнуть к исправлению, наказать – но с мягкой силой.

Возможно, здесь присутствует какая-то профессиональная деформация. Люди привыкли к своей работе и становятся чёрствыми. Я сторонник концепции «кадры решают всё». По городу Пскову у нас хорошая комиссия работает, они пытаются найти разные варианты, но не всё, наверно, тоже получается, иначе не было бы статистики, хотя по правонарушениям в Пскове на 1 июня 2016 года она отрицательная. Ещё я считаю, что для нашего региона можно усилить работу Русской православной церкви с молодёжью. Мы живём в Пскове, который всё равно, куда ни плюнь, православный город. Я подготовила письмо владыке и очень хочу с ним встретиться, проговорить эти моменты. Нужно находить какие-то варианты – опять же ненавязчиво: может быть, через лагеря, в которых не насаждением, а через молитву, через обоснование, через бои какие-нибудь русские прививать нашу культуру.

– А с другими религиозными организациями сотрудничать не хотите?

– С сектами? Я эту тему не беру. Я человек православный.

Уполномоченный по правам ребёнка в Псковской области Наталия Соколова. Фото: Тимур Галимов / «ПГ»

«У него [Астахова] есть очень большая сила убеждения чиновников, в том числе губернаторов»

– Есть мнение, что должность омбудсмена декоративная, так как он не может реально влиять на ситуацию.

– А у кого есть возможность реально влиять на каждую ситуацию? Думаю, что ни один чиновник не может полностью влиять на все ситуации, которые происходят. Мне пришлось увеличить, например, приём граждан с одного раза в месяц до двух, иногда люди просто звонят и говорят: «Срочно нужно поговорить», – встречаемся и общаемся. Самый болезненный вопрос в моей работе – ресурсная база. У меня 116 тысяч детей в Псковской области, в штате уполномоченного – я и мой помощник Екатерина. У Дмитрия Владимировича Шахова был и есть один очень важный элемент в его работе - это его юридическое образование. В работе уполномоченного должна быть служба помощи и поддержки – штат, аппарат, как в других регионах, когда есть психолог, когда есть грамотный юрист, который может не только составить обращение или ответ, но и защищать интересы в суде, делать заключения и анализ законодательства – то, на что у нас не хватает времени.

Уполномоченный – это не надзорный орган. Вот чего мне не хочется – так это быть контрольно-надзорным органом, лучше - контрольно-рекомендательным, подсказывающим, но способным обратиться и в прокуратуру, и к высшему должностному лицу региона. Чем ещё отличается уполномоченный от любого чиновника? Во-первых, независимостью, потому что я не встроена в систему органов власти, я не являюсь чиновником. Уполномоченный по правам ребёнка в Псковской области - должность государственная но она не входит в систему ни одного комитета, то есть у меня в принципе нет руководителя, который мне может ставить задачи, кроме меня самой.

– А Павел Астахов?

– Мы с ним взаимодействуем по горизонтали. Павел Алексеевич – сторонник того, чтобы уполномоченные не сидели в своих норках, а делились опытом: и хорошим опытом, и проблемами.

– Как вы можете оценить его последние высказывания и деятельность в целом?

– Личность его я оценивать не буду, высказывания – тоже, но он делает очень много для детей в России. Сам институт уполномоченного по правам ребёнка появился в России благодаря Павлу Астахову. Он реально ездит по стране, не сидит у себя в кабинете. Я тут прочитала у кого-то, что надо бы ему оторвать задницу [от стула. – Л.С.] и вырваться куда-нибудь, а не в Москве сидеть. Могу сказать, что не завидую его жене, потому что она его видит крайне редко. Он объезжает всё сразу турами, ездит, смотрит учреждения, летом – лагеря, зимой – детдома, спецшколы, больницы. Он на самом деле очень большую работу проводит, и у него есть, во-первых, юридическое образование, которое ему позволяет быть грамотным, профессиональным омбудсменом, а во-вторых, очень большая сила убеждения чиновников, в том числе губернаторов. Я считаю, что он молодец.

– В Псковской области за последние три года иностранцы не усыновили ни одного ребёнка. Это следствие «Закона Димы Яковлева», который активно поддерживал Павел Астахов?

– За последние три года на самом деле ни один ребёнок из Псковской области не был усыновлён за пределами Российской Федерации, и я это связываю в первую очередь с тем, что у нас на сегодняшний день огромная очередь на усыновление. Сейчас не хватает детей для всех желающих взять ребёнка домой. Понятно, что остаются в учреждениях дети в основном возрастные, которым уже за 13 лет – это как раз тот самый сложный подростковый возраст, когда с родным ребёнком не могут справиться.

– Вы сами как относитесь к «Закону Димы Яковлева»?

– Не могу сказать, что была его сторонником, когда принимали этот закон. Я считала, что возможность забрать ребёнка в Соединённые Штаты Америки – это дать возможность этому ребёнку жить. Опыт последних четырёх лет показал, что таких же больных деток с удовольствием берут наши российские семьи. И то количество преступлений, которые до «Закона Димы Яковлева» происходили на территории Соединённых Штатов в отношении русских детей, всё-таки, наверное, дало повод для инициирования этого закона. Сейчас у нас сократилось количество детских домов, а качество их улучшилось. Я помню, когда ещё студенткой ездила в это учреждение, так там сотни малышей сбегались сразу, а когда сегодня приезжаешь туда – там всего 50 деток, большая часть из которых родительские, которые находятся там по заявлению родителей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, их даже забирать оттуда нельзя. И кстати, говоря про Павла Астахова, нужно сказать, что здесь во многом его заслуга, он начал популяризовать систему приёмных родителей.

– Основные вопросы Павлу Астахову сейчас задают по поводу работы летних лагерей в связи с трагедией на Сямозере. Вам не кажется, что сейчас эту ситуацию власти могут использовать в качестве повода, чтоб закрутить гайки?

– Этого бы не хотелось. Конечно, виновные должны быть наказаны, потому что заплачена слишком дорогая цена, но закручивание гаек может привести к тому, что «резьбу» сорвём, и от этого не будет хорошо ни детям, ни нам, взрослым. Потому что если дети не поедут в лагеря, они будут слоняться у нас во дворах, неизвестно в какие ситуации попадут. В лагере ребёнок занят: любой лагерь должен иметь какую-то свою системную программу, желательно на несколько лет.

«От случая, подобного происшествию в  Карелии, никто не застрахован»

– Возвращаясь к трагедии в Карелии: по-вашему, какие меры нужны - и нужны ли в принципе - кроме тех, которые будут предприняты правоохранительными органами по отношению к виновным?

– В целом не скажу... Конечно, виновные должны быть наказаны. Но, опять же, это и пресловутый человеческий фактор. Каждый на своём месте должен нести ответственность и понимать, что от него конкретно зависит безопасность ребёнка, от него зависит то, с каким настроением ребёнок встаёт, ложится, уезжает, возвращается в лагерь в следующем году (или не возвращается). То, что об этом говорили в средствах массовой информации, правильно, наверное, это будет определённой страховкой для многих в том плане, что они это услышали, увидели и начали задавать себе вопросы, меньше стали ходить в походы, спускаться на воду.

– Сейчас вы ездите с проверкой по псковским лагерям.  Что нужно исправлять в них в первую очередь?

– Самый важный вопрос – это безопасность. После Карелии мы проехали 10 лагерей из 25, причём этот график посещений был утверждён до трагедии. И так как сейчас предписано всем службам проводить проверки, я сразу предложила сделать эти проверки совместными, дабы не «кошмарить» лагеря. Есть проблемы с отсутствием в лагере ограждения, КПП, сотрудника полиции либо охранника в момент приезда проверки (значит, он и в другой момент может не присутствовать). В некоторых лагерях стоят небезопасные игровые элементы, которые убыли установлены ещё лет сорок или пятьдесят назад, – их не красят, не смазывают, и если туда ребёнок залезет – он может просто убиться.

С другой стороны, если мы будем постоянно пытаться подстраховать, подкладывать солому, обивать всё поролоном, то, не набив шишек, ребёнок не сможет потом ориентироваться в этом пространстве: любая маленькая шишечка будет казаться ему просто смертоносной. От случая, подобного происшествию в Карелии, никто не застрахован. Там, конечно, халатность была, то, что мы сейчас узнаём из СМИ, шокирует. Но нельзя перебарщивать с контролем и запретами.

Детей нужно защищать от информации, которая может оказать негативное воздействие на неразвитый, неукреплённый разум ребёнка, и это задача родителей в первую очередь. Но порой детей нужно защищать и от навязчивой гиперопеки родителей. А вообще, детей надо не защищать, а создавать такие условия, чтобы было счастье и дома, и в школе, и в больнице, чтобы они могли получить необходимые для них услуги, – и тогда нужно будет заниматься только общением, профилактикой, говорить детям про их права. У меня вот даже должность называется не «уполномоченный по защите прав», а «уполномоченный по правам ребёнка Псковской области». Защита – это важно, но главное – это реализация прав ребёнка. Людей, которые хотят нарушать права ребёнка и делают это осознанно, слава богу, на моём веку не встречалось. Такое происходит либо по глупости, либо это уже преступники.

«У моей дочери с Путиным конкурирует Лавров»

– Кого псковские дети считают супергероем-защитником?

– Я часто их об этом спрашиваю. Вы не поверите, кого они называют, но это Путин. Вот как в песне: «Такого, как Путин, полного сил…» Говоришь им про сказочных героев, но для них они не важны, нет у них такого. Правда, ещё любят мультики про Алёшу Поповича, Добрыню Никитича и князя Владимира, но супергероем называют только президента.

– Профессии тоже выбирают политические?

– На мой взгляд, у нас на сегодняшний день очень сильно хромает профориентация. И не только в Псковской области. Раньше мы много смотрели фильмов про учителей, про врачей, про рабочих, про высотников, про подводников, а потом - в 90-е – в начале 2000-х - мы видели кино только про бандитов и про милицию. Всё. Кстати, многие дети хотят быть полицейскими, военными. Подростки всё чаще и чаще задумываются о профессии защитников Отечества – и это классно. Если мы на личном примере будем говорить о том, что патриотизм – это не просто любовь к своей Родине, а ещё и забота о ней, то это точно оправданно. Патриотизм – это где родился, там и пригодился, это уважать соседей, это ценить родителей, это верить в то, во что верили твои предки, это работать честно. Но тогда должны быть у нас и примеры с самого верха, чтоб не только Владимир Владимирович был идеалом, да? Вот у моей дочери с Путиным конкурирует Лавров.